Jerill
Спасибо. Да, история непростая...
Дальше будет еще хуже((

omalina
Не нужно плакать, солнышко. Это ведь всего лишь история, да??
Осуждать или оправлывать - а смысл?? Не получится в такой ситуации выделить правых или виноватых... Можно просто наблюдать и сопереживать.

Zombie waltz
Спасибо. На скрины уходит ну очень много времени - порядка нескольких часов на каждый.
Потому когда оценивают скрины, особенно приятно.

Flight
Ну слишком близко к сердцу все принимать не стоит - ты заставляешь меня чувствовать себя виноватой((
Спасибо, что читаешь, и сопереживаешь Лиллиан.

Михалыч
Благодарю))

omalina
Ну в том и суть в обще-то... Как раз прогресс сознания в процессе болезни - и есть главная идея сериала. То, как человек справляется, эволюционирует (если вообще эволюционирует...)...
Ну как-то так, да))

Zombie waltz
Спасибо за экскурс))
Честно говоря, никогда не ставила своей целью разобрать рассказ на составляющие)) Но как бы то ни было, есть такое понятие "авторство", "авторские знаки" и тому подобное... Совершенно замечательная штука к слову))
Естественно, совсем уж забывать о правилах русского языка и построения рассказа при этом нельзя, НО в общем и целом, как автор, я могу в прологе описать все, что сама считаю предысторией.
Суть рассказа, как я уже говорила выше, эволюция сознания в процессе болезни. Соответственно, отслеживать мы ее начинаем именно с того момента, как Лиллиан узнает о своей болезни. Следовательно, все, что происходит до того, как диагноз был поставлен - пролог. А все, что произойдет после того, как заболевание завершится - эпилог.
Хотя... Я графоман)) Большой писательской деятельностью тут и не пахнет. Я никогда не претендовала на хоть какую-то толику профессионализма. В "Терминале" я пишу то, что волнует меня на данный момент, не пытаясь подогнать его под высокие стандарты мировой литературы. Посему, возможно, что он и не соответствует многим критериям. Скажу даже больше - почти наверняка он им не соответствует)) Но если начинать подгонять его под какие-то стандарты общепринятые, боюсь, что смысл во многом будет утерян...

Zombie waltz

Хорошо))

2 серия. Гнев.

Вторая стадия терминальной болезни – протест, гнев.

Тарелка из тонкого китайского фарфора, украшенная затейливой рамочкой из чередующихся изящных листьев плюща, описав в воздухе дугу и пролетев несколько метров, с оглушительным звоном разбилась о пол, вымощенный итальянской плиткой, разлетевшись множеством осколков. Звук разбитого стекла еще не успел затихнуть, когда раздался истерический вопль Лиллиан:
- Ты никогда не слушаешь меня!
Майкл, сидя на высоком стуле у барной стойки, сложил руки на груди, и устало поморщился:
- Лил, дорогая…
- Я тебе не дорогая! – еще одна тарелка, выскользнув из рук Лиллиан, присоединилась к груде битого фарфора на полу.
- Милая, - в голосе Майкла появились раздраженные нотки, он явно начинал терять терпение.
- Не называй меня «милая»! Ты думаешь, я не знаю, что ты только и ждешь случая, чтобы бросить меня? - на ее глазах выступили слезы. Выкрикнув последнюю фразу, она замолчала и беспомощно огляделась.

Тарелки, тщательно выбираемые самой Лиллиан; блюдца, заботливо подаренные на годовщину свадьбы ее матерью; чашки, случайно выигранные Майклом на одном из бесчисленных турниров – осколки посуды усыпали ровным слоем все свободное пространство кухни.
Обреченно опустив плечи, девушка достала мусорное ведро, опустилась на колени и стала собирать битое стекло. «Такие хрупкие и разбились так же легко, как моя жизнь…» - автоматически собирая и опуская в ведро кусочки фарфора, Лиллиан не заметила, как один из них небрежно чиркнул острым краем по ее ладони. И лишь когда на пол упали несколько капель ярко-алой крови, она удивленно взглянула на свою руку – глубокий порез тянулся через всю ладонь.
Так резко оттолкнув от себя ведро, что оно перевернулось, и, разразившись рыданиями, девушка выскочила из кухни и бросилась в спальню, оглушительно захлопнув за собой дверь.
На пороге кухни показалась миссис Хэмптон с Алисией на руках. Растерянно оглядев комнату, выглядевшую так, словно по ней пронесся ураган, она вопросительно взглянула на Майкла. Порывисто встав, он широко распахнул дверцы большого холодильника, достал из него бутылку пива, и, проходя мимо тещи, раздраженно бросил:
- Надоели ее истерики… У меня тоже терпение не железное.
Эллин вздохнула, усадила Лисси на высокий стульчик, и, достав веник, принялась убирать осколки, ласково разговаривая с внучкой:
- Сейчас мы все тут уберем, и у нас с тобой снова будет чисто, правда? Словно ничего и не случилось…
Из спальни доносились сдавленные рыдания Лиллиан, которые, впрочем, скоро заглушили звуки футбольного матча из гостиной, где обосновался Майкл.

Спустя несколько часов, когда кровь, капающая из ладони, и слезы, капающие из глаз, остановились, Лиллиан вышла из спальни и прислушалась. Из детской доносился приглушенный голос миссис Хэмптон, укладывающей Лисси спать и рассказывающей ей сказку, а из гостиной – голос диктора, комментирующий очередной матч полусезона по футболу. Неуверенными шагами девушка двинулась в сторону детской и, остановившись на пороге, прислонилась к двери.
- В эту самую минуту дверь отворилась, и в комнату вошла фея - Золушкина крестная. Она дотронулась своей волшебной палочкой до бедного платья Золушки, и оно стало еще пышнее и красивее, чем было накануне на балу. Ее отвезли во дворец к молодому принцу, который нашел, что она стала еще прелестнее, чем была прежде. А через несколько дней сыграли веселую свадьбу. И жили они долго и счастливо… - спокойный, размеренный голос Эллин звучал убаюкивающее, но, несмотря на это, Алисия и не думала засыпать. Лежа в своей кроватке, она прижимала к себе игрушку, пересказывая плюшевому медвежонку сказку, услышанную от бабушки:
- И жили они счастливо… И долго… - на секунду она наморщила носик, затем спросила у миссис Хэмптон, - Бабуль, а долго – это как?
Женщина улыбнулась, наклонившись к кроватке и погладив внучку по растрепанным рыжим волосам:
- Всю-ю-ю жизнь. Это очень долго, родная…
- Ты неправильно рассказываешь сказку, - неожиданно жестко произнесла Лиллиан, оторвавшись от двери и входя в комнату, - У этой сказки совсем другой конец.

- Лиллиан, милая… - голос Эллин задрожал. Она словно почувствовала настроение дочери, готовой впасть в очередную истерику. Однако Лисси, восторженно вскочив в своей кровати и протянув руки к матери, громко потребовала:
- Расскажи, расскажи мне сказку! - устроившись поудобнее и подложив кулачок под круглую щечку, малышка выжидающе взглянула на Лиллиан.
- Ну, слушай, - девушка села в кресло-качалку, стоящее рядом с кроваткой Алисии, и заговорщически улыбнулась, - Жила-была одна девочка. Это была очень хорошая девочка. Добрая девочка, милая девочка, красивая девочка. И все было у нее очень хорошо. Даже лучше, чем хорошо. Красавец-муж, умница-дочка, верные друзья-подруги. Жизнь ее была прекрасна и беззаботна, пока однажды, как раз под Рождество, у нее не заболел живот (не очень сильно, нужно сказать. Вполне терпимо. Две таблетки анальгина, и все в порядке). «Аднексит?» - подумала она. «Киста?» - предположила подруга. «Рак!» - сказали врачи. И жизнь девочки, такая прекрасная, беззаботно-веселая и приятная, перевернулась с ног на голову. А потом обратно. И так несколько раз. Оказалось вдруг, что всем ее планам, надеждам и мечтам не суждено осуществиться. Родить троих очаровательных детишек (двух девочек и одного мальчика – только так, и никак иначе)… Состариться вместе с обожаемым мужем:
- Я люблю тебя!
- Нет, это я люблю тебя!
- Я первый сказал это.
- А я первая подумала…
Только так, и никак иначе.
Увидеть внуков (двух мальчиков и одну девочку – только так, и никак иначе)…
Ничего этого не будет никогда. А будет только страх, боль и отчаяние…
Алисия уже давно уснула – мгновенно, как могут засыпать только дети. Еще минуту назад она болтала ногами, пытаясь кончиками крошечных пальчиков дотянуться до разноцветных мишек, подвешенных на забавной карусели-мобиле. А спустя несколько мгновений уже спала, подложив ладошку под щечку и безмятежно улыбаясь во сне.
Алисия уже давно уснула, а Лиллиан все еще продолжала рассказывать. Яростным шепотом, лишь изредка прерываемым робкими попытками миссис Хэмптон образумить дочь.
- Лилли, милая… Все не так…

Девушка закончила говорить и, резко выдохнув, с вызовом уставилась на мать. Глаза ее блестели, дыхание прерывалось, а сердце стучало, как бешеное.
- И что же, ты хочешь сказать, что я не права?
Эллин подошла к дочери и ласково провела рукой по ее щеке:
- Детка, обещаю тебе, что все будет в порядке.
Лиллиан отшатнулась от ее руки, дернувшись, как от удара:
- Тебе еще не надоело врать? Ты пытаешься обмануть себя! Меня! Смерть! – из глаз миссис Хэмптон потекли беспомощные слезы, - Да, я умру! Ты слышишь, умру! – голос девушки зазвенел, сорвавшись на дискант.
- Не говори так! Прошу тебя, не говори этого. Все будет хорошо, ты поправишься…
Девушка истерически рассмеялась. Затем, резко развернувшись на каблуках, двинулась к двери. На секунду замерев на полдороги, она повернула голову и небрежно бросила матери:
- Я же говорила тебе, что у этой сказки совсем другой конец...
Лиллиан уже давно покинула комнату, а Эллин все еще сидела в кресле, уставившись невидящим взглядом перед собой. По ее щекам катились слезы, которые она даже не думала вытирать, а губы беззвучно шептали:
- Все будет хорошо, девочка. Все будет хорошо...

Просторная, обставленная лучшими дизайнерами Нью-Йорка, спальня казалась чудовищно захламленной – изысканная мебель покрыта толстым слоем пыли, огромная кровать с несвежим бельем не заправлена, а на полу, устланном шикарным персидским ковром, высились груды мусора. Карен, приоткрыв дверь, заглянула внутрь, недовольно наморщила изящный, переделанный несколько лет назад известным пластическим хирургом, носик, и нарочито громко стуча каблучками, направилась к окну. Резким движением отдернув пыльные шторы, она повернулась к Лиллиан, лежащей на кровати и с напускным гневом в голосе произнесла:
- И долго еще это будет продолжаться?
- Что именно? – мрачно спросила Лиллиан.
- Твое затворничество, - Карен присела на край постели и взяла подругу за руку, - Мне позвонила миссис Хэмптон. Она обеспокоена, очень. Сколько дней ты не выходишь из комнаты? Два?
- Три, - девушка равнодушно пожала плечами и сделала попытку вырвать ладонь из пальцев подруги.
- Еще того хуже, - для верности Карен накрыла ледяные пальцы девушки второй рукой, и поинтересовалась, - А Майкл где?
- О… Старый добрый Майкл снова уехал… - Лиллиан невесело усмехнулась, - Соревнования, знаешь ли. Сначала соревнования, потом сборы, потом снова соревнования. У него нет времени на ничего не значащую ерунду, вроде меня, - ее голос предательски задрожал, на глазах показались слезы. Слезы, ставшие такими привычными за последние несколько недель. Слезы, переставшие быть редкостью, и больше не вызывающие жалости и сострадания у окружающих ее людей. Слезы, которые должны были давно уже кончиться. И откуда они только берутся? Раз за разом. Ведь кажется, что больше слез уже пролить невозможно, что все, что можно, уже оплакано… И все же они вновь появились на глазах Лиллиан.

- Он любит тебя. Очень любит. Но он должен выступать на соревнованиях, Лил. От этого никуда не денешься, это его жизнь, ты ведь понимаешь это? – Карен осторожно погладила девушку по волосам.
- Вот именно, - едва слышный еще секунду назад голос Лиллиан, теперь звенел от ярости, - Жизнь! Жизнь, понимаешь? Он будет жить! Вы все будете… А я нет… - подавленно замолчав, она отвернулась к окну.
- Лил, с тобой все будет в порядке, - Карен постаралась придать своему голосу максимальную убедительность, - Я только несколько дней назад смотрела передачу. Там показывали девушку… Ее смогли вылечить. Она тоже была очень больна, и никто не верил, что она выживет. Но у нее получилось победить болезнь. Значит и у тебя получится! – теперь слезы появились и в уголках глаз Карен, - Ты выздоровеешь, и мы с тобой будем вспоминать все это, как страшный сон, обещаю. Мы будем старыми, морщинистыми, и будем вспоминать об этом, сидя в очереди к пластическому хирургу.
- Мало ли что показывают по телевизору, - губы Лиллиан дрогнули в горькой улыбке, - Да и врать ты никогда не умела…
На личике Карен промелькнуло смущение:
- Лил, я действительно верю в то, что ты поправишься. Да, я знаю о прогнозах врачей, но ведь это не может мешать мне надеяться на лучшее, правда? – по щекам девушки беспрерывно бежали слезы, она говорила сбивчиво, путаясь в словах, - Мы всегда можем верить в то, что все будет хорошо, понимаешь? Я буду верить в это во что бы то ни стало. И помогу поверить тебе. Я знаю, ты устала. И тебе сложно, я понимаю это. И моя обязанность, как подруги, - в глазах Карен появились лукавые искорки, - Помочь тебе развеяться.
- Развеяться? – Лиллиан непонимающе покачала головой.
- Я клятвенно обещала миссис Хэмптон, что вытащу тебя из этой комнаты, из этой квартиры и из этой депрессии заодно. Ты ведь не хочешь подставить свою лучшую подругу, отказавшись сделать то, о чем я прошу тебя, правда?

Это был запрещенный прием, и плутовка Карен прекрасно знала об этом. Они дружили со школы, самим фактом своей дружбы опровергая сомнительную теорию о том, что настоящей дружбы между девочками существовать не может. Между ними не было соперничества, ревности, зависти. Когда Карен умудрилась подцепить вшей в летнем лагере и родители, отведя ее в парикмахерскую, насильно заставили сделать короткую стрижку, Лиллиан, ни секунды не колеблясь, без сожаления рассталась со своими роскошными рыжими волосами, лишь бы поддержать подружку, заливающуюся горючими слезами. А когда Лиллиан, заболев воспалением легких, не смогла готовиться к участию в школьной постановке спектакля «Звуки музыки», Карен, нисколько не сомневаясь, тоже отказалась участвовать в нем, несмотря на то, что вот уже месяц засыпала и просыпалась с мечтой о выступлении на сцене. Первая и последняя размолвка между ними возникла из-за Джимми Коллинза, звезды школьной сборной по футболу. Карен тайком от всех, даже от лучшей подруги, тихо вздыхала по красавчику Джимми, исписывая словами «Карен Коллинз» не одну тетрадку, и набираясь смелости подойти к нему первой, когда узнала, что он предложил Лиллиан пойти в кино. Ответившая согласием, Лиллиан сияла, когда рассказывала подруге о том, что идет на свидание с самым популярным парнем в школе. Заливаясь горючими слезами, Карен убеждала подругу, что любит Джимми, и он любит ее, просто пока не догадывается об этом, а Лиллиан, скорее из честолюбия, нежели от большой любви к юноше, отказывалась уступить. После непродолжительной, но бурной ссоры девушки договорились, что предоставят Джимми самому выбрать ту из них, которая больше нравится ему. И он выбрал. Но выбрал не Карен или Лиллиан. Меган Саммерс, симпатичная, но пустоголовая старшеклассница, капитан команды черлидеров, больше подходила ему по его мнению. Наблюдая за тем, как Джимми за руку с Меган выходят из кинотеатра, девушки клятвенно пообещали друг другу, что ничто и никогда больше не поставит под угрозу их дружбу.

Лиллиан подняла глаза на Карен, которая выжидающе смотрела на подругу, нетерпеливо постукивая каблучком по полу, и на мать, появившуюся в дверях спальни. И сердце ее дрогнуло. Слишком занятая своими переживаниями, она совсем не обращала внимания на то, что любящим ее людям тоже нелегко. Терпеть ее беспричинные истерики, выслушивать безрадостные прогнозы врачей, и в то же время продолжать жить и заниматься своими обычными делами. Девушка вздохнула и, поднимаясь с кровати, спросила миссис Хэмптон:
- Мам, ты сможешь посидеть с Лисси, пока Карен будет «развеивать» меня?
- Конечно, милая, - сквозь слезы облегчения улыбнулась та.

- Это как раз ваш размер, мисс, - услужливый голос молоденькой продавщицы вернул Лиллиан из забытья, - Новая коллекция от Роберто Кавалли. Вот это платье невероятно подойдет к цвету ваших глаз, - щебетала девушка, демонстрируя один наряд за другим, - К нему мы можем подобрать туфли и сумочку.
Открытие нового модного бутика на Манхэттэне, как всегда, сопровождалось огромным ажиотажем и скоплением народа. Манекены, вешалки, стойки заполняли все пространство огромного торгового зала, сияющего огнями, как новогодняя елка. Равномерный гул голосов, перемежающийся восхищенными возгласами покупательниц всех возрастов, мешал Лиллиан сосредоточиться. «Мама, я только что нашла совершенно потрясающие туфли! Не смейте трогать эту сумочку, я первая увидела ее! У вас есть вот такое платье сорок второго размера?» Что она здесь делает? Для чего Карен привела ее сюда? Совершенно бессмысленное, абсолютно ненужное, невероятное количество одежды, обуви, украшений – выбор, примерка, покупка - все то, что раньше доставляло ей ни с чем несравнимое удовольствие, теперь вдруг обесценилось и потеряло всякий смысл. Девушка почувствовала, что снова оказывается во власти гнева, с которым, как ей казалось, она сумела справиться.
- Я ухожу отсюда, - она с трудом отыскала в толпе Карен, со счастливым видом примеряющую очередные туфли.
- Почему? – подруга непонимающе уставилась на нее, все еще держа в руке изящную туфельку, - Что случилось? Нам же было весело…
- Нет, это тебе было весело, - это было так чудовищно несправедливо, что из глаз Карен едва не брызнули слезы. Когда они пришли сюда, энтузиазму Лиллиан можно было бы позавидовать. Она совершенно искренне радовалась, восторженно выбирая себе что-то. Все было точно так же, как и обычно во время их совместных походов по магазинам. Или это только показалось Карен? – Это все глупо! Бессмысленно! Бесполезно! – Лиллиан приходилось повышать голос, чтобы перекричать шум голосов, доносившихся отовсюду. «Дорогой, я иду в примерочную, а ты подожди меня тут! Саманта, посмотри, эта блузка чудо как хороша! У вас есть вот такое платье сорок второго размера?»  - Зачем мне эта сумка, если мне теперь нечего носить в ней, кроме лекарств? Зачем мне это белье, если через месяц мое тело исполосуют ножи хирургов? Зачем мне это платье, если я не знаю, доживу ли я до следующего лета?
Резко развернувшись и расталкивая по пути покупателей, Лиллиан кинулась к выходу из магазина, а Карен так и осталась стоять на месте с туфлей в руке.

ДНЕВНИК
Злоба. Гнев. Ярость. Бешенство.
Я могу перечислять очень долго, раз за разом находя все новые оттенки эмоций, крепко держащих меня цепкими скрюченными пальцами, опутывающих мою жизнь липкой паутиной кошмара. Раз за разом проходя через них, я начинаю понимать, что выхода нет. Средства, способного вернуть мне рассудок, не существует.

Первая же попытка совладать со своей яростью оканчивается провалом, крахом, моей полной и безоговорочной капитуляцией. Гнев настигает меня, когда ничто не предвещает скорой бури – во время полного штиля, когда на небосклоне нашей семейной жизни нет ни облачка – тихий семейный завтрак, вот что это было…
Майкл сидит напротив меня, такой красивый, такой умиротворенный. Он недавно проснулся, и его губы все еще неповоротливы после недавнего сна… Я точно знаю это, он поцеловал меня, лишь только появившись на кухне.
- Что у нас на завтрак, малышка?
Он недавно проснулся, но его глаза все еще спят… Я точно знаю это, иначе как он мог не заметить завтрак, стоящий на столе? Омлет, оладьи с кленовым сиропом и свежесваренный кофе.
Он недавно проснулся, но его пальцы все еще непослушны после недавнего сна… Я точно знаю это, ведь он никак не может развернуть салфетку, свернутую затейливой пирамидкой. Смеясь, я помогаю ему, а заодно не упускаю возможности самой поцеловать его.

Я так люблю своего мужа… Разве это не странно? Прошло несколько лет, а моя любовь к нему становится лишь сильнее. Его глаза, его губы, его руки… Все это по-прежнему волнует меня. Рядом с Майклом я чувствую себя защищенной. Рядом с ним я могу быть маленькой девочкой, которая при малейшей опасности может, испуганно ойкнув, спрятаться за его спину.
Он сидит напротив меня. Мы смеемся и болтаем о всякой чепухе. И так легко представить, что все так же, как и раньше. И так легко представить, что никакой болезни нет… И так легко представить, что мы будем жить долго и счастливо…
Майкл доедает омлет и тянется с чашке с дымящимся кофе. Он берет чашку в руку, подносит ее к губам, и делает большой глоток. Кофе слишком горячий, от него все еще поднимается пар, и глоток получается очень шумным. ХЛЮП! Майкл любит обжигающе горячий кофе, я прекрасно знаю это. Я великолепно изучила все привычки своего мужа за несколько лет семейной жизни. И это лишь дополнительный повод для безобидных шуток, еще больше сближающих нас… «Твой кофе должен кипеть в чашке, не правда ли, милый?» ХЛЮП! Майкл любит обжигающе горячий кофе, а пить его можно лишь такими БОЛЬШИМИ ШУМНЫМИ ГЛОТКАМИ, я прекрасно знаю это. «Ты пьешь свой кофе громче всех, не правда ли, милый?» ХЛЮП! Майкл любит обжигающе горячий кофе, а пить его можно лишь такими БОЛЬШИМИ ШУМНЫМИ ГЛОТКАМИ, но это никогда не раздражает меня, я прекрасно знаю это. «Зато, если мы потеряем друг друга из виду в кафе, я всегда смогу найти тебя по звуку, не правда ли, милый?» ХЛЮП! ХЛЮП! ХЛЮП!
Волна раздражения поднимается, затапливая меня с головой, не давая мне дышать. Когда я понимаю причину этого раздражения, мои пальцы начинают дрожать. Я смертельно пугаюсь. Мне страшно. Я не могу поверить, что мой муж может раздражать меня ТАК сильно. Изо всех сил я пытаюсь сдержать гнев. Мои зубы сжимаются, мои пальцы сжимаются, даже мое сердце сжимается при мысли, что вся эта ярость может выплеснуться наружу. Я делаю глубокий вдох. Затем выдох. И еще один вдох. И еще один выдох. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох… Это должно помочь. Это должно помочь! ЭТО ДОЛЖНО ПОМОЧЬ! Тогда почему, черт возьми, это не помогает? Почему? Почему? Почему?
Волна раздражения поднимается выше, и дамба моего здравого смысла прорывается. Она оказалась слишком хлипкой, слишком ненадежной, слишком хрупкой. Мой гнев больше не сдерживается ничем… С плохо скрытым бешенством в голосе, я бросаю Майклу:
- Прекрати!
Он поднимает на меня глаза. В его взгляде сквозит удивление. Он ничего не понимает. Я объясняю. Вернее, я уже кричу:
- Прекрати! Прекрати! Прекрати это сию же минуту!
Он делает еще один глоток (ХЛЮП, черт возьми… Еще одного раза я просто не вынесу… Я готова ударить его, клянусь… Я готова на все, лишь бы прекратить это… ХЛЮП!), и спрашивает. В его голосе сквозит то же удивление, что и в его глазах. Он по-прежнему ничего не понимает.
- Прекратить что?
Милый, прости, я и сама ничего не понимаю… Но это не мешает мне кричать еще громче:
- Прекрати хлюпать! Это невыносимо!

Удивление в его глазах сменяется насмешкой. Нет, нет, нет, только не это! Что же я делаю, Господи, что же я делаю? Ведь я прекрасно знаю своего мужа, будет только хуже, я прекрасно изучила его привычки за несколько лет семейной жизни. Он делает еще один глоток. Нарочито громкий. Гораздо более громкий, чем все предыдущие. Чем все предыдущие, вместе взятые. Затем с насмешкой в голосе, с той же насмешкой, что и в его глазах, интересуется:
- Прекратить ЭТО?
Не в силах больше сдерживаться, я хватаю чашку, мирно стоящую на столе, и что есть мочи запускаю ее в стену. Звон разбитого стекла мгновенно отрезвляет меня. Словно проснувшись, я растерянно рассматриваю огромное мутно-коричневое пятно, расползающееся по стене.
- Ого! - раздаются редкие аплодисменты. Майкл поднимается со своего места, - Шесть ноль за артистизм, пять ноль за технику. Но над этим еще можно поработать, главное, что есть потенциал…
С этими словами он выходит из кухни, оставляя меня одну. Разбитой, опустошенной, выжатой, как лимон. Мне хочется плакать. Мне хочется бежать за ним и извиниться, объяснить, что я была не права. Мне хочется повернуть время вспять, чтобы всего этого кошмара не было. Но я остаюсь сидеть на своем месте. Разбитая. Опустошенная. Выжатая, как лимон.
Моя первая попытка совладать со своей яростью оканчивается провалом, крахом, моей полной и безоговорочной капитуляцией.

В один из вечеров, уже ПОСЛЕ, я случайно застаю обрывок разговора… Я успеваю ухватить его за самый кончик, уже почти выскальзывающий из пальцев… Несколько секунд назад я вышла из спальни, чтобы налить себе стакан воды. Или выплеснуть воду из него в лицо Майклу. Или разбить его об пол. Я почти безумна. Иначе чем можно объяснить то, что я больше не хозяйка своим мыслям и поступкам? Я почти безумна, и сама не заметила, как безумие настигло меня. Я почти безумна, и это пугает меня. Я почти вхожу в кухню, когда едва слышные голоса останавливают меня. Умоляющий голос моей матери и раздраженно-снисходительный голос моего мужа… Не нужно быть гением, чтобы понять О КОМ они говорят. Я замираю у двери…

- Это говорит не она сама… Это болезнь… - никогда не слышала СТОЛЬКО кроткой мольбы в голосе матери, - ОНА никогда бы так не сказала… ОНА никогда бы так не вела себя… Она совсем другая… Я знаю Лилли, Майкл. Она совсем другая…
- Я понимаю, Эллин… - никогда не слышала СТОЛЬКО глухого раздражения в голосе мужа, - Но Я устал терпеть ее истерики… Я не могу больше выносить ее бесконечные придирки… МНЕ надоело это все…
- Пожалуйста, Майкл… Прошу тебя, Майкл… Сейчас ты нужен ей. Нужен больше, чем когда-либо, - не может быть, чтобы ее голос стал еще более умоляющим. Я слышу, как он дрожит и срывается (она все еще помнит ту крошечную зеленоглазую малышку, которую укачивала на руках:
«Twinkle, twinkle, little star,
How I wonder what you are.
Up above the world so high,
Like a diamond in the sky.
Twinkle, twinkle, little star,
How I wonder what you are!»
- Спи, милая, пусть тебе приснятся самые лучшие сны…
Она все еще помнит ту растрепанную девочку-школьницу, с вечно сбитыми коленками и пятнами от чернил на белоснежных рукавах рубашки,  которой помогала учить уроки:
- Милая, тебе все равно придется выучить таблицу умножения… Ну давай же, сколько будет пятью восемь?
Она все еще помнит ту нескладную девочку-подростка, с расстроенными глазами, которую успокаивала, нежно гладя по голове, после первого в жизни краха первых в жизни отношений:
- Милая, он не достоин тебя. Поверь мне, ты встретишь именно того мальчика, о котором ты мечтаешь…)
- Хорошо, Эллин, - не может быть, чтобы его голос стал еще более снисходительным. Я слышу глубокий вздох, означающий, что он соглашается (он все еще помнит Мисс Нью-Йорк, стоящую на сцене в свете рампы, чьи глаза прищурены от слишком яркого сияния софитов, и чьи губы шепчут ему: «Люблю тебя!».
- Это моя девушка! – самодовольный поворот головы в сторону «группы поддержки» - друзей, провожающих шлейф моего платья восхищенными взглядами.
Он все еще помнит загорелую красотку в бикини, которое больше показывает, чем скрывает, на пляже в Ницце.
- Это моя жена! – самодовольный кивок в мою сторону. «Группа поддержки» в лице отдыхающих восхищенно присвистывает, кивая «Повезло же парню…».
Он все еще помнит сияющую молодую женщину в отделении для новорожденных, рядом с ним сквозь толстое стекло смотрящую на крошечную девочку с рыжими волосами.
- Это моя дочь! – самодовольная улыбка, адресованная медсестрам. Другой «группы поддержки» здесь нет, и быть не может. Девушки согласно кивая, восхищенно щебечут: «Никогда еще не видели такого красивого ребенка, мистер Стюарт!»
Я обессилено прижимаюсь спиной к стене. Я боюсь вздохнуть, лишь бы ничем не выдать моего присутствия здесь. Из моих глаз беззвучно (Тссс… Не нужно шуметь сейчас…) катятся слезы, мои губы беззвучно (Тссс… Не нужно шуметь сейчас…) шепчут «Простите, простите, простите…», и лишь мое сердце колотится так громко, что, кажется, его стук слышится по всей квартире. Но я не могу заставить его стучать тише. Я больше не хозяйка своим эмоциям, своему разуму, своему телу.
Мое тело предало меня. Я сама предала себя. Я предала себя, я предала все, во что верила, я предала всех, кого любила. Моя болезнь перечеркнула все, чего мы хотели, все, о чем мечтали, все, к чему стремились. Всего этого не будет больше никогда. У Лисси не будет безоблачно-счастливого детства, согретого безоглядной любовью матери («Прости, прости меня, девочка!»). У моей матери не будет безмятежно-счастливой старости, согретой безотчетной любовью дочери («Прости, прошу, прости меня, мама!»). У моего мужа не будет безумно-счастливой жизни, согретой безграничной любовью жены («Прости, умоляю, прости меня, милый!»). Я не смогу согреть их никогда больше, я лишь сжигаю их всех сейчас, на все жарче разгорающемся инквизиторском костре своей злобы, своей ярости, своего безумия.
Мой гнев подобен стихии. Урагану, тайфуну, торнадо. Разве можно успокоить ураган обнадеживающими объятиями? Разве можно остановить тайфун отвлекающим маневром в виде похода по магазинам с обязательным традиционным обедом в модном ресторане? Разве можно прекратить торнадо, громко хлопнув дверью, яростно крикнув перед этим «Истеричка!»? Борьба со стихией бесполезна. Так же бесполезна, как и борьба с моим гневом. С ним можно лишь смириться, боязливо ожидая окончания разрушительной бури эмоций и смывающих все на своем пути потоков слез, спрятавшись в ненадежном укрытии остатков рассудка, и робко надеяться, что потери окажутся не слишком большими.

Эндрю Келлер смертельно устал. Привычный ритм его жизни вдруг стал изматывающим и совершенно непереносимым. С самой ранней юности каждый его день был расписан поминутно. Подъем в 5 утра, контрастный душ, легкий завтрак-континенталь с огромной кружкой обжигающе горячего крепкого кофе. 40 минут тряски в метро, в течение которой, если повезет, и в вагоне будет не слишком много народу, можно пролистать JAMA: The Journal of the American Medical Association. И работа, работа, работа… Очень много работы. Нескончаемые осмотры, консультации, операции. В семь вечера, при отсутствии случаев, требующих экстренного вмешательства, можно ехать домой. Традиционный семейный ужин, едва ли не каждый вечер оканчивающийся баталиями между детьми – Конни – хорошенькой светловолосой 16-летней вертихвосткой, на уме у которой были лишь наряды, танцы и мальчики, и Джаредом и Джастином – 13-летними близнецами, питавшими страсть к технике и изводящими сестру с завидным упорством и необычайной изобретательностью, которую, впрочем, стоило бы проявить в других сферах жизни. Привычные полчаса отдыха после ужина. Затем несколько часов работы над диссертацией.
И так изо дня в день. Каждый день. Каждый день доктора Келлера был как две капли воды похож на предыдущий, но, как человек педантичный и дисциплинированный, он находил в этом массу достоинств.

Конни в последний раз придирчивым взглядом окинула свою тарелку. Тщательно отодвинув картофельное пюре и куриную грудку на край тарелки, она подцепила листик салата и, отправив его в рот, решительно отодвинула от себя вилку.
- Папа, распродажа Луи Вьютон не будет длиться вечно… Я должна туда попасть до субботы, - девушка нахмурила безупречной формы брови, и взглянула на отца.
- Да, пап, кстати, а ты знаешь, что в последнее время участились трагические случаи из-за распродаж известных брэндов, правда, Джас? – с невинным видом поинтересовался Джаред. Джастин с самым серьезным видом кивнул брату:
- Да, говорят, блондинки собирают все свои вещи в кучу и прыгают с нее вниз… Это новый способ…
- Самоубийства… - с удрученным видом едва ли не хором произнесли близнецы.
- Идиоты… - презрительно бросила Конни, окинув ледяным взглядом братьев и резко вставая из-за стола.
С трудом подавив улыбку и обменявшись понимающими взглядами с женой, Эндрю Келлер покачал головой:
- Ешьте, мальчики. И прекратите изводить сестру… - его тон был строгим, но в глазах искрился смех. С довольным видом переглянувшись с братом, Джастин сообщил:
- А есть еще такой анекдот: Встречаются две блондинки…

На губах Эндрю Келлера все еще играла рассеянная улыбка, когда в коридоре раздались какие-то крики:
- А я сказала, что он примет меня сегодня! Никчемная вы курица, немедленно сообщите доктору о том, что я пришла! Иначе я разнесу все здесь к чертям!
- Мисс, я ничего не могу сделать для вас. Доктор Келлер закончил прием на сегодня…
Линда Гамильтон – бессменный секретарь доктора на протяжении последних десяти лет – заглянула в приоткрытую дверь кабинета и сообщила:
- К вам пациентка, доктор Келлер. Лиллиан Стюарт, - женщина многозначительно взглянула на часы, - Она не записана на сегодня. Поэтому я сказала, что вы не сможете принять ее.
- Нет, Линда, я приму ее, - мужчина встал и поспешил к двери.
Лиллиан вошла в кабинет резкими стремительными шагами, почти швырнула на стол доктора кипу документов и без приглашения устроилась в кресле.  Поздороваться она не удосужилась. Все время, пока доктор Келлер изучал принесенные девушкой бумаги, она сидела, пристально рассматривая ноготки и покачивая ножкой. Изредка взгляд ее скользил по стенам кабинета, увешанным дипломами и сертификатами. Наконец ее взгляд зацепился за рамку с фотографией, стоящую на столе доктора.
- Это ваша семья? – Лиллиан кивнула в сторону изображения улыбающихся женщины и детей.
- Что? – нехотя оторвавшись от составления медицинского заключения, пару секунд Эндрю Келлер не мог понять, о чем идет речь. Затем он рассеянно ответил, - Да, это моя жена Сара и мои дети – Конни, Джаред и Джастин.
- Я вот тут подумала, док, - скептически улыбнувшись, девушка наклонилась к доктору, - Если бы на моем месте была ваша жена или дочь, вы были бы куда более пристрастны в выборе лечения, правда?
Мужчина на мгновение замер, затем отложил бумаги и мягко сказал:
- Лиллиан, я очень много лет работаю в этой области. Я понимаю, что сейчас происходит в вашей душе. Я понимаю, что вам страшно, больно и одиноко. И я обещаю вам, что со своей стороны сделаю все возможное, чтобы спасти вам жизнь, - он взглянул в глаза девушки, медленно наполняющиеся слезами, и твердо повторил, - Я обещаю. Вы верите мне?
Пристально посмотрев на доктора, Лиллиан медленно кивнула.
- Вас ждет операция. Затем химиотерапия, - быстрым, убористым почерком он заполнял бланки направлений, краем глаза следя за девушкой, сидящей напротив него, затем, на секунду замявшись, добавил, - И вот еще что, Лиллиан. Я бы рекомендовал вам обратиться к психотерапевту. Я сам позвоню и договорюсь о встрече с доктором Оливером Расселом.

Cогласна...
Вот бы волшебную палку, взмахом которой решались такие проблемы...
За то, что оценила скрин - спасибо.
А мне вот нравится больше всего то, где Лиллиан с Карен сидят на кровати... Убила на него часа два, но добилась того эффекта, которого хотела...

emi77777
Да. Это прикольный сериал на прикольную тему. Я как раз слово подходящее подобрать не могла.
Спасибо, что оценили.